[pacificrim]

Название: Биология vs. Математика
Автор: Sgt. Muck
Бета: писалось за один день, так что не отбечено очень... хотелось... написать...
Размер: макси, ~16700 сл.
Пейринг/Персонажи: Ньютон Гейшлер/Герман Готтлиб
Категория: слэш
Жанр: романс, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание:
Часть I. Поначалу доктору Готтлибу хотелось выселить из своей лаборатории нового коллегу, как и многих прочих, но неожиданно доктор Гейшлер оказался гораздо устойчивее. Часть II. Объединившись против одного врага, они добровольно подключаются в дрифт-связь между собой и детенышем кайдзю, но переданные чужие воспоминания не дают жить так, как прежде.
Часть III. Доктору Готтлибу не так просто отпустить от себя опыт дрифт-связи. Он снова делит с доктором Гейшлером лабораторию, чтобы вместе модифицировать устройство для дрифт-связи для медицинских целей, однако повторный парный дрифт наконец расставляет все по своим местам.
Примечание/Предупреждения: first!time, OOС. Автор никуда не подглядывал, кроме ПацификРимВики, но и та не смогла подсказать нужные моменты.


Часть I.

Биология никогда не давалась Герману. Прилежный в учебе мальчик раз за разом терпел поражение, пытаясь найти во всем материале логику… и не находил. Почему так происходит? Почему рамка считывания идет от пяти к трем? Почему, если переохладить ноги, получишь насморк? Наука не успевала за придирчивым разумом Готтлиба. Ему нужно было обрести в своих руках инструмент для получения ответов, тогда как биология стремилась задать их все больше и больше.
Он пытался. Он заучивал все: от строения цветков до последних инноваций в генной инженерии, в теории мог представить, как выделить ген, изучить его и представить для дальнейшего пользования прочим инстанциям, как описать нового представителя жизни,но это даже не могло быть похоже в его собственной голове на привычную инструкцию, где нельзя отойти от намеченного плана. Фактически, Герман Готтлиб попросту не владел фантазией.
Он никогда не претендовал на то, чтобы выделяться. Так спокойнее. Если жизнь идет по накатанной колее, ты всегда знаешь, что от нее ждать, даже если в один момент весь мир перевернулся с ног на голову. Для Германа поначалу все было так же, как и прежде: монстры монстрами, а высчитывать алгоритмы и корректировать математические основы программы егерей (чья система хотя бы наведения требовала постоянной доработки быстрого расчета координат) он продолжал, хотя и на иной теперь базе. Герман Готтлиб был из тех, кто легко подстраивается под любые изменения так, что они проходят для него незаметно. Он просто предпочитал самый минимум необходимого. Если бы случился, скажем, конец света, он все равно сидел бы в каком-нибудь бункере и считал, считал, считал…
Биология никогда не давалась Готтлибу своим хаосом. В ней, безусловно, больше глубин, чем в математике, но, в конце концов, краткость – сестра таланта. Математика похожа на музыку, мелодичную, перекликающуюся с иными мелодиями, сплетающимися из алгебры, геометрии, тригонометрии, статистики и прочих наук, без которых все остальное было бы невозможно. Для того, чтобы существовать в покое, нужно что-то непоколебимое, как два плюс два, и никакие миллионы лет после этого не изменят подобное равенство, тогда как эволюцию можно в любой момент опровергнуть, если достичь глубин Космоса, в котором они не знают почти ничего. В основе спокойствия всегда математика, потому она привлекла Германа еще в детстве. Ни на минуту своей сознательной жизни Герман не жалел о том, что связал свою жизнь с числами, ведь всем известно, что математика – царица наук.
Из-за этого он сразу невзлюбил своего соседа по лаборатории. Он требовал у начальства отдельную лабораторию, ведь база была огромна, но тем, конечно, было некогда заниматься подобными проблемами, которые в свете появления кайдзю и ненадежности Стен вынуждены были вновь собирать егерей. Однако, когда первый же запрос остался без внимания, Герман тут же отступил – он был достаточно умным человеком, чтобы верно расставлять приоритеты. Он решил, что сумеет приспособиться, ведь обычно люди науки приучены к собственному порядку жизни, из-за которого не обращают никакого внимания на окружающих. Может быть, в пылу своих исследований, он и новый сосед бы друг друга попросту не замечали.
Но когда Ньютон притащил несколько тележек с отвратительно воняющими останками кайдзю, довольно при этом улыбаясь, Герман решил, что с него хватит. Его малый запас терпения был, безусловно, недостатком, но недостатки, по мнению Готтлиба, обязательно должны были составлять любого человека в определенном процентном соотношении. Спросите Германа Готтлиба про процентные соотношения, потому что больше уж никто точно в них не смыслит. Он высказал Ньютону все, что думает об этой слизи на полу, о биологии, которая не даст ответов на вопросы о вторжении, даже о его дурацких татуировках, которые выдавали в нем бандита, потому что только бандиты решаются на подобные извращения над телом. А если он, доктор Ньютон Гейшлер, бандит, то Герман и подавно не хочет делить с ним одну лабораторию.
Ньютон, выслушав его, почесал тогда в затылке и спросил, хотел ли Герман когда-нибудь написать число «π» до последнего знака и носить с собой. Безусловно, Герман ответил ему скорее да, чем нет, из антипатии не проявляя никакой заинтересованности вообще, хотя идея была оригинальнее, чем он от Ньютона ожидал.
- К тому же, девочкам нравится, - добавил вдогонку Ньютон, ухмыляясь еще шире. – Подумай об этом на ночь, Герман, - и сам Готтлиб не ожидал, что смущение – да и вообще какое-либо чувство, выводящее его из равновесие – заставит его замахнуться тростью на болтливого поганца, которому уж точно никак не следовало знать о личной жизни Готтлиба. Даже если она отсутствовала, потому что единственной страстью, как у знаменитого и никогда не исчезающего Шерлока Холмса.
Подобные разговоры стали для них традицией. Спорить с Ньютоном получалось совершенно случайно, слово за слово, и Гейшлер уже выводил его на диалог, полный хоть каких-то чувств, в основном, обиды за свою науку. Ибо, с точки зрения Ньютона, биология крутила цифрами так легко и непринужденно, что математика никак не могла быть ее царицей. Споры тянулись до ночи, а руки продолжали делать, делать и делать… Строчки на серой бумаге исписывались цифрами в попытке понять закономерность появления кайдзю, останки монстров вскрывались быстрее обычного, потому что разум в подобных действиях только мешал, отвлекал и заставлял не замечать самые важные детали. О пользе их споров Герман, конечно, даже под дулом пистолета бы никогда не признался.
Хотя это спорный вопрос, потому что Герман по натуре своей склонялся к трусу, нежели к герою, ибо здравый смысл всегда полезнее тупого желания помереть, пусть и в лаврах. Как же он был удивлен, когда доктор, ученый и вообще образованный человек Ньютон Гейшлер вообще предположил возможность дрифта с кайдзю. Это же было невозможно осуществить, так как дрифт-совместимость ставила серьезные преграды, так как оборудование было массивным и существовало только в встроенном виде в кабинах машин, так как это был просто самый глупый способ умереть. Но как дети поклоняются супергероям или идолам светской жизни, так и Ньютон поклонялся кайдзю. Так историки поклоняются самым значительным войнам в истории, хотя человеческая натура и этика требовала бы резкого осуждения. Но нельзя осуждать преклонение перед величием, сколько бы жертв оно не принесло. Это Герман за несколько месяцев такой работы понял. А если Герман понимал, он уже не собирался никому объяснять, почему он это принял. Да и объяснение бы ему не понравилось.
Обычно в их бункере свет горел до поздней ночи. Единственное отличие дня и ночи было только в том, что на ночь свет приглушался, ибо глаза болели так сильно, что не было никакой возможности работать дальше. В полумраке Герман обычно сидел за своим столом, на котором были аккуратно сложены, разбиты на категории важности и помеченные сроками документы. Он работал не только над собственными идеями, которые могли быть осуществлены лишь по окончанию рабочего дня, но и над постоянным анализом технических ошибок в алгоритмах работы егерей. Особенно много проблем было с аналоговой машиной «Бродяга», принадлежавшей когда-то Беккетам. О егерях, машинах, победах и кайдзю Герман, не по своему желанию, знал все, потому что во время работы Ньютон либо частенько смотрел по небольшому планшету старые записи, либо комментировал сам. Совершенно невозможно было его заткнуть.
Тогда Герман мстил и все свои записи на доске принимался поздно вечером произносить вслух, ибо знаки и уравнения для Ньютона были так же невыносимы. Обычно Ньютон держался из вредности, но однажды сорвался, впервые повышая голос. Он не был злым и скандальным человеком, он скорее был той стороной, что превращала все в шутку и делала совместное существование приемлемым. Из-за этого Герман, к своему недовольству, привыкал к нему. Обычно все его соседи по лабораториям, а так же в давние времена по комнатам общежития университета и лабораторий больших размеров, не выдерживали его придирок и тяжелого характера уже спустя месяц. Ньютон Гейшлер продержался пять месяцев, прежде чем Герман пошел ему навстречу. Не осознавая этого, конечно.
Это случилось в один из вечеров, когда Ньютон достал запись с черного ящика неудавшегося боя Беккетов шестилетней давности. Они уже знали, что выживший брат и несколько других знаменитых пилотов пребудут на базу в ближайшие дни. От этого Ньютон впадал в эйфорию и мечтал поговорить с Райли о том, каким был тот мощный кайдзю. Он вообще от многого впадал в эйфорию, так что Герман однажды взял у него во сне кровь, чтобы проверить на наличие веществ, из-за которых его можно было бы выгнать. Кровь была совершенно чиста, так что пришлось и смириться с тем, что Ньютон просто такой и есть. Даже упоминания всей боли, разрушения и смерти, что причиняли кайдзю, не было достаточно, чтобы разрушить этот его вечный восторг.
Лишь в тот вечер Герман не выдержал. На этот раз его терпение истощилось совсем в ином стиле, ибо невозможно было слушать его восторг, зная, что именно в этот момент один брат терял другого. Он оперся на трость и подошел к столу Ньютона, на котором тот зарисовывал чистовик какого-то особенно важного когтя. Ньютон поднял на него взгляд, не понимая, что заставило Готтлиба вообще пересечь священную границу. Он поправил съехавшие пижонские очки и воззрился на Готтлиба так, словно ожидал одновременно и удара, и истерики. Понимающе так смотрел, раздражающе. Однако Герман подошел к нему не за этим.
- Подумай о том, что для Райли Беккета этот момент стал навсегда самым отвратительным, самым болезненным, тем, что он никогда не сможет пережить до конца, - и, сдерживая тон, похромал обратно к своему столу. Он даже не слышал тихого извинения, которое ему как рыбе зонтик. Он посмотрел на цифры на своих бумагах, но работать больше не смог. Он с трудом поднялся по маленькой лесенке, ведущей прямо из лаборатории в его жилой отсек (точно такой же был по другую сторону), и отпер дверь, надеясь хотя бы заснуть пораньше. Простая уборка привела его в состояние полусна, в котором он ни о чем не думал, так что вошедший в его комнату Ньютон застал его врасплох. Но не тот это был момент, чтобы в Германе возникло хоть какое-то возмущение.
- Мне не стоит спрашивать его об этом, да? – поколебавшись, спросил его Ньютон так, словно мнение Готтлиба для него в самом деле что-то значило. Готтлиб только кивнул, удивленный тем, что до Гейшлера вообще можно достучаться, да и есть до чего. Он, вероятно, не был таким уж черствым, просто его сознание было так же хаотично, как и наука, что он выбрал. – Соболезнования тоже не нужно выражать?
- Вообще не напоминать, - еще тише сказал Герман, соображая, успел ли он заправить постель. Несколько старомодная пижама точно стала бы для Ньютона объектом шуток.
- Но ведь он же в одиночку смог…
- Ньютон, - жестом руки и спокойным тоном прервал он Гейшлера, в одно мгновение из непонимающего сделавшегося несчастным. Так трудно объяснить фанату, что его любимая звезда только что потеряла ребенка или родственника и не хочет даже видеть таких поклонников, которым все равно до их горя, ибо они же звезды, и горе их должно быть тоже звездным. – Не дай Бог кому совершить подобный подвиг в таких обстоятельствах, - смягчившись на микрозначение, добавил Герман, видя, что биолог не хочет его понимать. Ньютон вздохнул и закатал рукава рубашки.
- Ну тогда это… спокойной ночи, - буркнул он, осознавая, что находится не только на территории части лаборатории Готтлиба, но еще и в его комнате. На следующий день Герман, конечно, все ему высказал, но граница уже была нарушена, и теперь и сам Ньютон спокойно заходил на нее, и эти отвратительные останки иногда оказывались на его территории, так что Герман пинал их от всей души, как пнул бы, вероятно, Гейшлера.
Конечно, если бы он не помог тогда на спор вычленить из схемы егеря чертеж дрифтовой части, ничего этого бы не случилось бы. Не только победа была бы под вопросом, тогда еще почти недостижимая, но и взаимодействие, которое он не хотел. Гейшлер заболел своей идеей войти в дрифт с кайдзю, но у него не было подходящей части мозга, а потому Герман был спокоен. По правде говоря, последние дни ему вообще было не до биолога, потому что уравнение длиной в месяц, кажется, начало приводить к результатам. Он искал коэффициент прогресса разлома столькими путями, что рано или поздно должен был прийти к результату, вопрос был лишь во времени. Подобные расчеты нельзя было доверить компьютерам, ибо интеллект их был слишком узконаправлен, а количество попыток ограничено, так что Герман доверился себе. Работу он, конечно, выполнял на механических устройствах, отсылая расчеты и результаты в ЦУ. Он никогда не видел, как они применяются в егерях.
Если бы Ньютон попросил его помочь, Герман бы безо всякого сомнения отказал и занялся бы своим уравнением. Но биолог подобрался к нему так, словно это было для Германа не по силам. Такого удара в свой адрес Готтлиб вынести никак не смог – он взял в руки планшет Ньютона с уже загруженной действующей проекцией схемы егеря, которую нужно было лишь аккуратно взломать, скопировать нужную часть и вытащить на их маленький сервер, до которому никому на базе не было никакого дела. Он считал, что даже если Ньютон соберет эту машину, он ни за что не войдет в дрифт, уж он проследит.
Когда ему стало не все равно, что сделает Ньютон, Герман не заметил. Он отмахивался от подсказок Ньютона, ошибался, отбивал его руки, когда Ньютон пытался сделать по-своему, но программный код на планшете Германа писался достаточно быстро, несмотря на их противостояние. Когда Ньютон вконец достал его своим «да точно тебе говорю, иди через систему охлаждения», Герман отпихнул его крутящийся стул на колесиках, доставленный со старого склада, не иначе, и Ньютон с забавными звуками закрутился на стуле, пока не наткнулся на провод на полу. Когда Ньютон навернулся, Герман испытал особенное душевное удовлетворение.
Однако он пробил защиту чертежа через систему охлаждения. Пока Ньютон проверял состояние своего бренного тела, Герман поспешно завершил программу, дабы Гейшлер не видел правильности своей идеи.
И подзатыльника от Гейшлера он точно не ожидал. Они ведь были, в конце концов, взрослыми людьми, а вели себя, как дети! Он возмущенно твердил об этом минут десять, пока Ньютон, подпер рукой щеку, внимал его гневным словам. Взгляд Гейшлера был рассеян, как у него обычно бывало по вечерам, и блуждал то по лицу, то по старомодному костюму Готтлиба. Наконец, у Германа кончился запал его раздражения. Ньютон просто кивнул и вывел схему на проекционную панель своего разделочного стола, иначе и не назовешь. Под поверхностью стола вспыхнул нужный им центр егеря, уже скопированный на сервер. Они не были инженерами, но образование получили достаточно широкое, чтобы потратить на выделение дрифтовой части всего лишь несколько часов. Ньютон быстро зарисовывал – тоже доверяя своим рукам, а не компьютеру, что не добавило ему уважения от Готтлиба, но не прошло незамеченным – а Герман разбирался в окружающих частях. Вдвоем они сработали, конечно, быстрее, чем если бы Ньютон работал один, и Герман ничуть не сомневался, что это вообще только заслуга его вмешательства, о чем он, безусловно, не мог не сообщить Ньютону.
Тот моргнул как-то забавно и спокойно поблагодарил его, хотя это больше походило со стороны Готтлиба на провокацию. Простая благодарность лишила Готтлиба дара речи. А Герман вообще терять контроль очень, очень не любил.
Поэтому следующим вечером, пока Ньютон работал над своей эконом-версией машинки, он читал свое уравнение громче и как можно монотоннее. Он обернулся через полчаса, обнаружив довольно, что Гейшлер сопит как маленький ребенок, подложив под голову высушенную кость кайдзю. Будучи высушенными, кости приобретали необычную пластичность, и это было, как знал Герман, одним из предметов исследования Ньютона до этой сумасшедшей идеи.
Спящий Ньютон вызывал противоречивые чувства. С одной стороны, за всю неспокойную жизнь, что он причинил Готтлибу, ему стоило бы нарисовать что-нибудь на лице, но с другой, он продержался действительно дольше многих прочих, и списывать его со счетов уже было не так просто. Нет, конечно, Герман был не из тех, кто по ночам мажет лица неугодных чем-нибудь особенно противным, но подойти зачем-то подошел. Ни очки, ни татуировки Ньютона крутым не делали, ведь от печати ботаника на лице трудно избавляться, но вот среди ботаников он, конечно, был бунтарем.
Герман не придумал ничего лучше, кроме как потыкать Гейшлера в плечо. Сперва подумал, тростью, но это было бы уже слишком. Они порой помогали друг другу без всяких споров, даже если Герман совершал ошибку и не мог найти ее, а Ньютон свежим взглядом находил, ничего не понимая в расчетах, но почему-то без проблем видя этот переломный момент. Когда Герман спрашивал его, каким образом он обнаруживал это место, то ответом было обычно что-то вроде: «там буква кривовато написана»… и больше ничего. Оставалось принять это как еще одну способность Ньютона. Герман никогда не догадывался, что его сосед по лаборатории точно так же знает математику, как и он имеет представление о биологии.
Гейшлер заворочался, но не проснулся. Он потерся носом о кость – вот ведь неприятное зрелище – положил обе руки на стол, но не проснулся. Герман вообще был против того, чтобы кто-то так нагло спал, пока ему нужно работать, но будить серьезно не хотелось. Хотелось, как он думал, тишины. Он потянул за воротник рубашки Ньютона, и тот послушно поехал за рукой Готтлиба на своем стуле. Старые пластиковые колеса каким-то чудом сохранили способность ездить. Три ступеньки обнаружились внушительной преградой, тем более что вес еще одного человека Герман бы никогда не выдержал, имея в действии лишь полторы ноги вместо двух.
- Будь добр, оттащи себя в кровать, - прошипел он на ухо Ньютону, не понимая, какая ему вообще разница. Ну спал бы и спал. Но ведь непорядок, а Герман не выносил отсутствие порядка. Он потыкал его еще для верности, чуть сильнее, чем в прошлый раз, и биолог наконец-то открыл глаза. Он поразглядывал Германа с минуту, после чего закрыл глаза обратно, как будто положение сна сидя его никак не волновало. Готтлиб, конечно, за ним не следил, но уж больно мало тот спал. Хотя уж кому-кому, а ему следовало бы знать, сколько часов необходимо для стабильной работы ума. Пасовать перед невыполнимой задачей Герман не умел, а потому неловко перехватил Ньютона за плечо и потянул наверх. Тот был много тяжелее самого Германа, что стало для него сюрпризом – он бы никогда по нему не сказал, что биолог не обладает привычным внешним видом ученого.
- Я тебя и днем вижу, мне только ночью не хватало, - пробормотал в полусне Ньютон, успешно поднимаясь на ноги и явно ничего не соображая. Уж очень это было похоже на передозировку кофеина, да и мимолетный взгляд под стол, где стояла мусорная корзина, подтвердил догадку. Стаканчики из-под кофе, каждый внушительного размера, можно было разглядеть даже в полумраке лаборатории.
- Да иди уже и спи, где положено, - проворчал Герман, подталкивая его в спину. Ну Ньютон послушно и двинулся вперед, забыв использовать ноги. Он полетел носом вперед, ничуть не заботясь, что это происходит не во сне, а Герману пришлось приложить немало усилий, чтобы его поймать и удержать на месте. И это при том, что у него мало физических сил, так еще и нога плохо слушается! Словом, счетчик долга Ньютона рос с невообразимой скоростью. Сам Ньютон никаких неудобств не испытывал от того, что кто-то пытается его куда-то доставить. Против попыток его удержать он тоже не возражал, даже наоборот – вцепился в Германа в ответ.
Герман похолодел. Он успел пожалеть о том, что вообще тронул этого биолога, что проявил хоть какие-то чувства (внезапно еще несколько минут он об этом не думал), что не старался как следует, пытаясь его отсюда выселить. Он бы простоял так до скончания века, чтобы, не дай бог, не очнулся биолог, да и не обвинил во всем этом Германа. А тому подобного совершенно точно, спасибо большое, не нужно было. Он чуть склонил голову, надеясь, что Ньютон спит достаточно крепко из-за передоза кофе прошлым вечером, чтобы подобное его разбудило. Пожалев и об этом движении, он просто закрыл глаза и переждал, когда волна мурашек успокоится. Не было ничего сверхъестественного в том, что он так реагирует. Пожалуй, тут дело в простом взаимодействии, ничего кроме этого не могло быть. Он не такой большой специалист по этим делам, чтобы не реагировать. Стоило бы просто оттолкнуть его от себя, да и забыть об этом, как о случайности .
Ньютон что-то пробормотал во сне, скорее всего, о своих любимых монстрах. Лучше бы он просто спал дальше так, как спал. Потому что от теплого дыхания вкупе с прикосновением к шее над воротником пиджака Герман едва не подскочил до потолка. Пожалуй, не будь у него проблем с реализацией себя в личной жизни, он бы не думал так долго и уже давно отпихнул биолога от себя. Честно говоря, даже если бы он и списал это на долгое отсутствие контактов вообще, он бы все равно не решился выйти в город и постараться это изменить, так что одними списаниями обойтись не получалось. Он был готов разбудить Ньютона и сразу определить это, как случайность, и даже собирался потрясти его за плечи, но вместо этого хватка биолога на его пиджаке превратилось в то, что люди называют, вероятно, объятием. Это уже вышло совершенно за все рамки…
- Прикольно, - пробормотал Ньютон. Если бы он спал дальше, то это было бы законом плохого жанра. На этом Герман остановился- он совершенно не хотел этот жанр определять. – Это как кайдзю обнять: или успел, или помер.
- Было бы очень мило с твоей стороны меня отпустить, - не так угрожающе, как хотелось бы, произнес Герман, в основном потому, что в его собственном представлении он выглядел не очень пугающе. Честно говоря, он сам себе напоминал натянутую струну, которая звенит и старается натянуться еще сильнее, пока не порвется. Пока не порвался, но лучше бы биологу просто отойти, а им обоим просто об этом забыть. – Я бы категорически советовал…
- А то что? – видимо, отсутствие сна что-то повредило в восприятии биолога, а так же моделировании поведения, или Герман сошел бы с ума, пытаясь найти этому объяснение. При большом желании он не смог бы скинуть с себя биолога, бывшего его сильнее раза в два, так что оставались только слова, которыми он временно плохо владел. – Господи, ты еще и кайдзю обнимал?
- Нет, - подумав, ответил биолог. – Хотя он не болтает, а сразу жрет. Крутые они, - и уткнулся себе лицом в лацкан пиджака Германа, как будто это было самое правильное место для сна. Герман попробовал отцепить его от себя, надавив на плечи, но это как если бы он пытался сдвинуть с места спящую скалу. Однако чем больше он сопротивлялся, тем вреднее становился Гейшлер. Выхода не было, ведь за все эти месяцы Герман усвоил, что сопротивление рождает еще большее сопротивление в отношении биолога. Это было трудно, но он постарался просто расслабиться. Ничего особенно страшного в этом нет, не в мозг же к нему биолог лезет. Пострадавшее личное пространство можно привести в порядок, можно обо всем забыть и списать на то, что его коллега – просто идиот. Но ведь не дело же обнимать его…
- Ладно, я пошел спать, - глухо пробормотал Ньютон и отпустил его, потирая глаза. – Попрошу у компьютера бан на старбакс, - он нажал на дверь и буквально ввалился в собственную комнату, даже не думая обернуться и хотя бы извиниться. Это для него нормально, а для Германа – перевернувшаяся вселенная персонального порядка. Он поспешно похромал в собственную комнату, даже не думая заканчивать работу. Мысли зациклились на одном лишь ощущении чужого присутствия, сбивались и снова возвращались, когда он взглянул на доску.
- Черт возьми, - только и сказал он, не замечая, что позволил себе вольности в языке. Остаток ночи он дописывал уравнение так быстро, как никогда раньше, уже зная ответ. Если его расчеты верны, то даже остатки от программы «Егерь» не спасут Гонконг, а затем и весь мир от нашествия кайдзю.
Ту неделю они оба работали на износ. Не разговаривая и даже не сталкиваясь, они занимались каждый своей идеей, как только могут быть эгоистичны ученые, нашедшие подтверждение для своей идеи. Вероятно, именно в ту неделю Герман не заметил в новом поступлении мяса кайдзю части мозга. Ему некогда было думать о том, что там себе задумал Ньютон, потому что проверка уравнения могла бы стоить людям жизни. Не замечал он, как в свалке на другой части лаборатории постепенно появилось что-то похожее на устройство для дрифта. Он подчеркнул ответ на доске и в своих записях прежде, чем подумать, что он наконец-то закончил.
- Я закончил! – вторил ему счастливый голос на другой половине лаборатории, откуда доносился запах страшнее всех предыдущих. Впервые они столкнулись в дверях, спеша сообщить маршалу Пентекосту о своих разработках. Безусловно, открытие Германа было куда важнее идиотской идеи Ньютона, о чем он не замедлил постоянно сообщать, перебивая Гейшлера. То, что их обоих отослали в связи с боевой тревогой, было не так обидно, как если бы только одного из них. Конечно, расчеты были важны, но в реальности то, что их будет через несколько дней трое, а потом все больше и больше, никак не помогало «Егерям», поэтому все время, вне зависимости от своего рабочего дня, Герман проводил в отделе контролирования и калибровки, помогая по мере сил. Вероятно, любой мог понять, что со временем количество кайдзю будет расти, однако никто не предполагал, что так скоро. Но что стоит один факт по сравнению с тем, что стоило бы сделать, чтобы это предотвратить? «Егери» снова и снова подвергались обсуждению со всех сторон, и Герман порой был слишком занят, чтобы обнаружить, что кресло Ньютона все чаще оказывается пустым. Они пытались увеличить мощность, не добавляя новых генераторов, обсуждали степень защиты пилотов во время боя и постоянно проектировали, рассчитывали и снова проектировали… На одном из самых главных собраний обсуждались способности кайдзю к обучению, ведь каждый новый уже был готов больше предыдущего к встрече с егерем. Они уже понимали, что пилоты находятся в головной части и пытались добраться до нее сильнее многих прочих. Герман был очень удивлен тем, что несмотря на полный зал таких же ученых различного профиля, Ньютона среди них не было.
Он едва дождался окончания совещания, на котором, конечно, не было вынесено иного решения, кроме как постараться обновить тактику боя. Какая могла быть тактика боя, если перед лицом монстр, которого следует бить как можно сильнее, или он будет бить тебя? Герман не представлял, какими людьми надо быть, чтобы лезть туда. Он видел на их лицах разные эмоции, от холодного превосходства Кайдановских до искреннего нежелания возвращаться туда Райли Беккета. Он не мог понять, почему такая молодая девочка, как Мако, желает быть пилотом «Егеря». Это было выше его логического мышления.
Он приложил карту к электронному замку лаборатории. Лаборатория была погружена в темноту, и только аварийный свет освещал беспорядок на половине Ньютона и порядок на половине Германа. Достаточно было нескольких секунд, чтобы он обнаружил биолога, все еще подключенного к этому чертовому аппарату, который он же и помог создать. Несмотря на то, что напряжение сети лаборатории не вынесло такой нагрузки, Ньютон словно бы не мог выйти из дрифта. Его била крупная дрожь, а кровь текла из носа все сильнее и сильнее. Отсоединять его от шлема было слишком рискованно, но попробовать перепрограммировать на таймер отсоединения было можно. Он лишь прикоснулся к холодной шее биолога, чтобы удостовериться, что он сам еще жив, после чего подключил первый попавшийся контроллер с экраном вывода. Минимальный таймер требовал хотя бы минуты.
Это была, пожалуй, самая долгая минута, в течение которой Герман как никогда хотел помочь и не мог этого сделать. Обрыв нейросвязи мог закончиться весьма плачевно, а этого никак нельзя было допустить. Он с ненавистью смотрел на подключенную часть мозга, гадая, каков должен быть склад ума, чтобы добровольно сделать это, несмотря на страх. Ученые – не герои, их страх гораздо сильнее, потому что они знают, чего следует боятся. Он отложил контроллер в сторону и мысленно подгонял таймер. Однако когда он сработал, почти ничего не изменилось. Прошла еще секунда, две, и гул машины начал стихать, а поток информации – прекращаться. Теперь можно было снимать шлем, не боясь, что разум биолога окажется расщеплен на две части. Прежде следовало бы как-нибудь зафиксировать Ньютона, ибо если он не сможет по пробуждении понять, что уже не находится в сознании монстра, то попытается убить и Германа, а тут уже никак не предскажешь, кто победит. Удержать с возможностями Германа не представлялось возможным, но и бежать за помощью было некогда. Он понадеялся, что никогда больше не повторит подобного, а еще больше на то, что идиот-биолог помолчит потом, когда придет в себя. Не без помощи трости он перенес ногу по другую сторону от лежащего Ньютона, после чего, испытывая страшные неудобства, которые можно было потерпеть, зафиксировал его своим весом.
Он снял шлем и менее, чем за секунду, отбросив его в сторону, придавил руками плечи Гейшлера. Последействие нейросвязи могло словно бы перезагружать нервную систему, так что лишь огромным трудом Герману удалось удержать Ньютона на месте все то время, что нервные импульсы с огромной скоростью требовали от мышц хоть какого-то движения. Во время подобных проверок могло случиться что угодно, особенно с тем, кто никогда до того не готовился к дрифт-связи. Для Германа прошла вечность, для остального мира – несколько минут, прежде чем тело под ним начало расслабляться. Дрожь, безусловно, сохранилась бы как на физическом, так и на психологическом уровне, ее не следовало бояться так, как продолжающегося отсутствия сознания. Если бы он не пришел в себя и спустя десять минут, то дело было бы худо. Поэтому Герман делал то, что хорошо умел – он считал. Считал время, которое есть у Ньютона, чтобы очнуться самостоятельно.
Когда биолог открыл глаза, с Германа как будто исчез весь гнет ответственности за его жизнь. Он удостоверился, что Ньютон смотрит более ли менее осмысленно, однако первая реакция всегда была обманчива – полученные воспоминания не сразу усваивались чужим мозгом. Дождавшись второй, он был готов к чему угодно, но не к проявлению слабости. От пережитого потрясения, а может, и ужаса в сознании кайдзю, разум Ньютона мог и не выдержать психологически. Об этом Герман, конечно, не подумал, занятый чистой физикой организма.
Ньютон пытался что-то сказать, закрывая локтем глаза, но контролировать речь пока не получалось. Проклиная все на свете, а особенно ногу, Герман постарался встать на ноги более ли менее ровно, так как Ньютон, видимо, больше в фиксации не нуждался. Ньютон убрал руку с глаз, смотря на него широко открытыми глазами, в которых читалось все и сразу, кроме сожаления о том, что он сделал – это Германо бесило сильнее прочего.
- Идиот, - только и сказал он, желая отвернуться, но вместо этого протягивая руку. – Для этого нужна подготовка и постоянный контроль! – он понимал, что Ньютону и без того плохо, но это не значило, что он не имеет права высказаться и за собственное потрясение. Биолог лишь с помощью его руки смог встать на ноги, шатаясь и сметая со стола все инструменты в попытках удержаться за него. – Мне нужно сообщить маршалу, - сказал он, не уверенный в том, что может оставить биолога одного. То, что Ньютон был жив, никак не отменяло переживания за все возможные последствия, которые обязательно бы негативно сказались на его работе.
Да какой работе, от своего идиотизма он едва не убил сам себя, так что тут уже никакой работы быть не могло. Гнев на его глупость и непредусмотрительность заключалась только в самом Ньютоне, а не его функциях как ученого, и это Герману хотелось бы скрыть. Он сосредоточился на том, чтобы как можно быстрее добраться до ангара с машинами, где всегда можно было найти маршала.
Идиотизм Ньютона и расчеты Германа так или иначе совпали в одну идею целенаправленного захвата. Это, конечно, только подтвердило план Пентекоста о сбросе ядерной бомбы, да и рассеяло туман догадок о том, зачем кайдзю появляются здесь. Это значило, что вся армия кайдзю собралась там, в другом мире, ожидая, пока разлом проявит себя полностью ровно с высчитанной Германом прогрессией во времени. Открытие не принесло облегчения никому, кроме тех, кто так долго над ним работал. Несмотря на все возражение Германа, Ньютону позволили достать целый мозг кайдзю.
Появление двоих кайдзю четвертого уровня застигло врасплох всех, в том числе и Германа. Ньютон отбыл почти полтора часа назад, так что только долгое его отсутствие могло извинить задержку одной простой идеи – ведь дрифт был двусторонним, а это значило, что кайдзю побывали в разуме Гейшлера и знали, как его найти. А они, вероятно, захотели бы его найти, как любой хищник, уже учуявший кровь подставившейся ему жертвы. Оставалось лишь решить извечную проблему ученых и героев. Конечно, поездка в город сейчас, когда два кайдзю четвертого уровня вырвались из разлома, была чистым самоубийством, но Гейшлер был единственным, кто смог бы повторить дрифт второй раз, как бы глупо это ни звучало. А это значило, что его нужно предупредить во что бы то ни стало.
Может быть, он успел бы прежде, чем один из кайдзю доберется до города.
Вероятно, герои отличаются тем, что понимают высокую вероятность смерти и верят лишь в оставшуюся часть. А может, они об этом вообще не думают. Но, управляя подводной капсулой, что за пять минут доставляла до ближайшей пристани, Герман как раз только о ней и думал. Умирать в его планы не входило, но тут уж его планы почти ничего не значили. Он сосредоточился на гневе: ведь чертов биолог обскакал его, и теперь всем был нужен, в отличие от математика. Это помогло избежать вопроса, нужен ли математику биолог.
Вероятно, того, кто не лезет на рожон, бережет кто-нибудь сверху, ибо в огромном городе он оказался далеко от того места, где уже хозяйничал кайдзю. Он был гораздо больше одного Германа и двигался быстрее, да и целенаправленно, так что не оставалось никакого сомнения в том, что идет он за Ньютоном.
Интересно, в этот момент Ньютон все еще любит своих монстров?
Улицы многомиллионного города были пусты. Брошенные машины, мотоциклы стояли в полной тишине на пока еще пустых многокилометровых проспектах, тогда как люди прятались по популярным теперь бункерам. В одном из них, вероятно, постарался бы спрятаться Ньютон. Осознавая, что уже не успел, он передал сообщение о своих координатах тем немногим ученым, что согласились привезти в город дрифт-машину Ньютона. То, что придется входить в нейросвязь на месте боя, для Германа уже не было секретом. Он наблюдал за тем, как в конце улицы – ведь, если подумать, совсем близко от него идет бой «Бродяги» и последнего кайдзю. Он не знал ничего о том, что остальные экипажи или погибли, или пострадали, так что не беспокоился больше необходимого. Быстроходный джип быстро нашел его, маневрируя между брошенными машинами. Там было всего трое человек, но этим трое уже можно было доверять. Они стояли до месте ровно до того момента, пока бой не был закончен. Более захватывающего зрелища Герман не видел в своей жизни.
В какой-то момент он думал, что все кончено. Это принялось как факт, который не стоит бояться, потому что шансов на иной исход не стало. Ведь страх рождается возможностью потерять последний шанс. Он повернулся, чтобы сказать остальным ученым, что им лучше уезжать отсюда, когда за его спиной «Бродяга» вырос вновь. Трудно было передать все ощущения от его победы, от восторга до гордости за то, сколько работы было вложено в само создание этих огромных защитников, сколько ночей отдано программам и проверкам. Но некогда было ощущать, ведь мозг кайдзю оставался жив – если, конечно, не поврежден – не так много времени, может быть, минут десять. Они проследили со спутника за тем, куда упал кайдзю, и вскоре специалист по ИИ гнал машину так быстро, как только мог, по направлению к упавшему кайдзю.
Они не успели к тому моменту, когда за работниками Ганнибала Чоу вырвался детеныш кайдзю. Они застали только перепуганного насмерть Ньютона – исключительно экономя время, Герман не стал ничего говорить по поводу будущего его нежных отношений к кайдзю. Он просто показал Ньютону взглядом на устройство, что они везли крепко привязанным. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что задушенный пуповиной детеныш обладал ценным даром – неповрежденным мозгом, еще живым. Они устанавливали машину и подключали ее к мозгу детеныша, пока Ньютон приходил в себя. Он нетвердо стоял на ногах, но долг узнать что-то, что спасет многим людям жизни, заставил его подойти.
Дрифт – всегда нагрузка на мозг. Однако как и нагрузку любой сети, ее можно было бы разделить, оставляя шанс на выживание. Только то, что Герман вообще отправился сюда, несмотря на кайдзю, уже означало, что один глупый поступок ничего не изменит. К тому же, это существенно повышало для них обоих узнать что-то важное без гибели одного из них. И хотя Герман зарекался входить в дрифт, оберегая свои воспоминания, да и тем более не пуская никого к себе в мозг, информация там, за крепким черепом, была гораздо важнее детских проблем.
И особенно не так важна, как жизнь другого человека. Он потратил все силы на то, чтобы убрать страх из голоса, а этот биолог лишь потребовал от него повторять за ним. Как бы глупы не были слова, они отбросили всю неловкость, весь страх и все сомнение. Для Ньютона не было никаких проблем в том, чтобы выражать привязанность, он же первым признал их друзьями, что, по мнению Германа, было слишком сильно сказано. Но он надел шлем одновременно с Ньютоном.
Информация о ДНК как штрих-коде заставила их на время забыть о том, что они видели в воспоминаниях друг друга. Но лишь до окончательной победы.


Продолжение в комментариях.