"Самый долгий дрифт", автор [Верба]

[pacificrim]

Название: Самый долгий дрифт
Комментарий: G, джен, преканон, 2614 слов
Саммари: Факт 1. В Черной Альфе нет спасательных капсул. Факт 2. Кайдановским принадлежит 18-часовой рекорд по длительности дрифта. Факт 3. «Удивительная миля» называется удивительной потому, что если кайдзю пройдет эту отметку и не выйдет на берег к городу-цели — это будет удивительно. Факт 4: после завершения дрифта егерь порой может отзываться на движения пилотов в так называемом ghost drifing'е. Остальное — домыслы.

И в нашем сообществе тега с таким рейтингом, кажется, нет вообще

* * *

Эта самая категория три, Щитоносый, оказывается невероятно живучей.
— Да. Чтоб. Тебя, - выдыхает Лешка, и они обрушивают удар огромных кулаков Альфы на голову кайдзю.
Тварь скрывается под поверхностью воды. Непонятно только — живая или все же сдохшая.
Им бы не помешала наводка из Центра, но связь сбоит с самого начала операции — снаружи бушует непогода. Они смотрят на экраны локаторов каждый со своей стороны, но здесь слишком сложный рельеф дна, в тридцати метрах от них — обрыв в глубину, неудачное место, но назад нельзя, там — «чудесная миля». Почва под ногами едва ощутимо дрожит.
— Сзади! — они понимают это с Сашей мгновенно, но Альфа слишком тяжел и неповоротлив.
Они успевают лишь слегка развернуть корпус, когти кайдзю с тошнотворным скрежетом проходят по обшивке, но энергия собственного прыжка сносит тварь с егеря. Кайдзю падает в воду и кричит, каким-то особенно мерзким, тошнотворным криком —
Леша ударом кулака вырубает все наружные микрофоны. В кабине становится идеально тихо; тварь перед ними беззвучно раскрывает пасть и бросается вперед.
Они шагают ей навстречу и бьют со всей силы с двух сторон — Сашка одновременно бросает на кулаки Альфы электрический разряд, кайдзю бьется, и Лешка чувствует, как деформируется монстр под руками егеря.
Самое классное ощущение.
Мигают индикаторы, — перегрев реактора, повреждена система охлаждения. «Ничего, не в первый раз», — это их общая с Сашкой мысль, они чувствуют, знают, что Альфа выдержит.
Придерживают тварь за загривок одной рукой — получают удар в корпус, Лешка чувствует на губах привкус крови, это точно Сашка, налетела-таки на консоль, к черту — и бьют еще раз спереди. Кайдзю красиво отлетает назад, и вслед ему они досылают четыре ракеты «земля-воздух». Система фиксирует попадания, и тварь опять скрывается под водой.
«Сдохнет она уже когда-нибудь», — зло думает Сашка и слизывает кровь с губы.
Кайдзю поднимается почти сразу, его голубая кровь, пульсируя, хлещет из глубокой раны на морде. «Ну надо же, — думает Лешка. — Надо будет рассказать Квочкину, никогда такого не видел». Съемка уходит на спутник, если только тварь не обломала им основной передатчик и если индикаторы сигнала не врут.
Монстр бросается вперед, налетает на их общий удар, но они упускают хвост, и вот это плохо. Это очень, очень плохо, потому что разом взывают аварийные сирены, дыхание перехватывает, а от боли, кажется, слезятся глаза.
Они бьют кайдзю, уже не разбирая, и тварь все еще дергается, а еще тащит их куда-то вбок. Ломается левый стабилизатор.
«Система навигации повреждена», — говорит неживой женский голос. — «Двигательные механизмы левой стороны повреждены».
Альфу сваливает в горизонтальное положение, и кажется, они уже на глубине. Зубы твари прошивают корпус слева, и Лешка выдыхает и шипит от боли.
«Двигательные механизмы правой стороны повреждены».
Глаза все еще застилает пеленой от боли, но наконец дозарядка заканчивается, и они бьют по твари, запускают руки егеря прямо в уродливое тело кайдзю, разрывая и сминая его, и наконец тот обмякает.
Свободное падение заканчивается, сирены воют по-прежнему, и Лешке почти удается удержаться в сознании, но тут Альфа ударяется о грунт, и левый бок разрывает такая боль, что Кайдановского-таки вырубает.

* * *

Красное аварийное освещение раздражает глаза даже через стандартный визор. Хочется стащить с головы шлем, и страшно болит слева, а еще в груди и предплечья, — не разобрать, у него, Сашки или Альфы, — но на это нет времени.
Мощность реактора стремительно падает. «Только бы в него не попала вода, — думает он. — Малышкин… Малышкин обещал водонепроницаемость».
— Сашка, — говорит он и почти сразу чувствует отклик жены.
«Хорошо. Вместе выкарабкаемся», — думают они оба.
Половина экранов мертва, хваленый голографический интерфейс дрожит и рябит так, что Лешку мутит, и Сашка отрубает всю графику.
Они запускают диагностику. Постепенно боль становится привычнее, отступает вглубь сознания. «Потом, — думает он. — Не до этого».
От обеих рук почти нет отклика. Кислота разъела или механические повреждения, не разобрать.
— Что, выйдем из океана, как избушка на курьих ножках, а? — говорит Сашка.
«Не выйдем», — понимают они оба спустя полторы минуты: отклика от левой ноги нет тоже.
Судя по показаниям эхолокаторов слева, Альфа легла на глубине восьмидесяти трех метров. Правый борт с левым не согласен: цифры перещелкиваются, сменяя друг друга: то ли девяносто, то ли девяносто два. «Чертова электроника», — шипит Лешка. Сашка согласно молчит. Хорошо одно: моргает оранжевым индикатор аварийного выброса антенны. Значит, где-то там над ними бултыхается на поверхности аварийный маяк.
Их вытащат. Как-нибудь.
О «Курске», который лег на дно не слишком глубже, чем они сейчас, Кайдановские старательно не думают. В конце концов, прошло восемнадцать лет.
Взвывает новая аварийная сирена: температура реактора дошла до критической.
«Отлично, просто отлично», — думают они. Он перебрасывает хладагент, она спешно перенастраивает контуры. Индикаторы сменяются оранжевым, часть падает в желтую зону, часть по-прежнему моргает красным. Но дышать становится легче, это главное, и они слабо улыбаются. Счетчики Гейгера щелкают в знакомом монотонном ритме, и это вторая хорошая новость.
Система воздухоочистки работает тоже — пусть на сорок процентов, но это лучше, чем если она отказала совсем. «Да у нас все зашибись», — говорит Сашка, и Лешка согласно хмыкает.
Хотя в действительности, конечно, все совсем не зашибись. Хуже всего то, что они не могут полагаться на системы диагностики: слишком много повреждений, приборы врут. Даже сейчас они не думают «Черная Альфа врет». Альфа не врет, но… но приборы — врут.
Когда спустя час не выдерживает давления обшивка по боку слева, они готовы. Опускают водонепроницаемые переборки, отсекают поврежденную часть корпуса — больно так, как будто это из них самих вырезают кусок, но это ничего, надо просто дождаться помощи.
Они оба очень хотят верить, что индикаторы связи не лгут.
Они вслушиваются в своего егеря, и снова болтают, и опять вслушиваются, чтобы не пропустить тот момент, когда полетит очередная система.
То, что они не разговаривают, а обмениваются мыслями в дрифт-пространстве, он замечает только на пятом часу. «Тяжело говорить», — выдыхает Сашка, и это первый раз, когда она позволяет себе слабость. Прежде чем он успевает обдумать до конца, он тянется к тумблерам центральной консоли и перезамыкает на себя часть контуров правого полушария. Сашка взрывается негодованием, и пока они спорят, проходит еще час.
— Сашка, держись. Альфа стоит до черта, их жаба задушит нас тут бросить, - балагурит Лешка, хотя губы слушаются плохо.
Нужно говорить. Так заманчиво — слиться мыслями, раствориться друг в друге… Дрифтовое опьянение. И потому он говорит, старательно не вслушиваясь в мысли Саши.
Ему кажется, они здесь уже миллион лет.
— …Через миллион лет ты будешь гнусным старикашкой. С маразмом и кучей военных историй, — одними губами улыбается ему Саша, и это приносит облегчение.
— Зато ты будешь по-прежнему красавицей, — искренне говорит он.
Там, где края шлема жены смялись, он видит запекшуюся кровь — и принуждает себя не смотреть.
Часы отмечают время — проходит еще сорок минут. Он сосредотачивается, дышит глубоко и размерено, вновь и вновь чутко вслушиваясь в ощущения: сейчас это — единственный способ понять, что в действительности происходит с Альфой.
Воздух становится спертым, и в кабине жарко. Пот пропитывает подкладку шлема и заливает глаза.
Когда он приходит в себя, Саша не отзывается. Но дрифт-соединение держится — на каких-то мизерных процентах, но его хватает, чтобы не дать отключиться жизнеобеспечению.
Надо выдержать. Ему просто надо выдержать.

* * *

Саша просыпается от тяжелого сна. В палате горит тусклый электрический свет. Все тело болит, висок и правую руку жжет — надо будет докалибровать термоизоляцию контактов интерфейса, думает она, глядя в потолок, и эта мысль отрезвляет. Она поворачивает голову — шея болит страшно.
У окна сидит Глухов.
Анатолий Валерьевич ведет их с самого начала, с первой нейросинхронизации с Альфой, и сейчас он широко улыбается:
— Очнулась, красна девица.
Саша кивает:
— И вам здравствуйте.
— Ох, Сашка… — говорит он.
Но она присматривается, и у нее начинает колотиться сердце. Что-то не так.
— Где Лешка? — спрашивает она, и улыбка Глухова словно застывает.
— Что? — говорит она одними губами. У нее внутри все мертвеет. Не может быть. Не должно быть. Она бы почувствовала. Знала.
— Он жив. И… ну, здоров. В целом.
— Говорите уже! — кричит она, привстав и поддерживая локтем одеяло.
От слабости черно перед глазами. А то, что она кричит на подполковника, пусть даже и медицинской службы, приходит ей в голову только спустя один удар сердца.
— Вы были в дрифте восемнадцать часов. Вытащили вас только через двадцать. Судя по черному ящику, последние два часа он держал Егеря один.
«Они уже успели расшифровать черный ящик», — это была первая мысль. «Два часа», — вторая.
— Что с ним?
— Мы не уверены. Что-то с психикой… Не знаем точно.
— Мне нужно к нему.
— Не вздумай, тебе еще рано…
Она спускает босые ноги на холодный пол, и Глухов торопливо шагает к ней:
— Сашка, не дури. Ты ему ничем не поможешь, а сама свалишься…
— Посмотрим, — шипит она, вытаскивает из шкафа форму и набрасывает на больничную пижаму холодную куртку. Когда она наклоняется, чтобы обуться, перед глазами все плывет.
— Сколько сейчас времени? И… какое число?
В ушах шумит, и ей очень холодно, и Глухов крепко придерживает ее за плечи, но уложить обратно не пытается. И за это она ему искренне признательна.
На то, чтобы дойти до палаты мужа — соседней — у нее уходит минут пять. Или пятнадцать, она не уверена, потому что голова по-прежнему кружится.
Сашка осторожно входит внутрь, и казенный зеленый цвет стен режет глаза.
Кровать пуста. Саша оглядывается и вздрагивает: Лешка сидит на полу, прислонившись к стене. Его глаза закрыты, и вся его поза… неправильная, неудобная. Всегда, где бы они не были, любая комната была ему мала — с ним было шумно, весело, тесно. Он не может занимать так мало места.
Она осторожно подходит. Умом она понимает, что если он не в себе, то вполне может свернуть ей шею голыми руками. Сердце говорит, что это ее очередь вытаскивать их обоих.
Она вздрагивает, когда видит: спутанные волосы Лешки точно выбелены.
— Леша… - осторожно окликает она его.
Он мгновенно приходит в движение — это не его пластика, четкие замедленные движения, как будто… как будто они все еще в Егере, понимает она. И сталкивается с ним взглядом.
Внутри все мертвеет, потому что Леша смотрит сквозь нее.
Она осторожно протягивает руку, касается его, — «Дура, что ты делаешь», думает она. И еще: «Это мой Леша». И в конце: «Вытащу».
Она садится радом с мужем, прижимается спиной к стене и боком к нему — и не чувствует знакомого тепла, господи, он же замерз до чертиков, понимает она.
Сашка вытаскивает его из осточертевшей палаты через несколько часов. Каждую секунду она чувствует, что он рядом, и это очень знакомое, очень привычное ощущение, но то, что он все время молчит, ее… нет, не пугает. Но к этому ей тоже надо привыкнуть.
Они до темноты ходят по лесу вокруг базы. Ноги утопают в ковре мха, позднее осеннее солнце пробивается сквозь сосны. Сашка украдкой смотрит на мужа: Лешка жмурится под солнечными лучами. «Ничего», — думает она. – «Выцарапаемся».
То, что половина ее волос теперь тоже седые, она видит в зеркале только поздно вечером. И стискивает зубы: «К черту. Прорвемся».

* * *

Когда они первый раз приходят в столовую, шепот расходится от них волнами.
«Ах ты ж вашу мать, — думает она. — Пошепчитесь мне».
Но, сталкиваясь с ней взглядами, все тут же отводят глаза.
Леша все время рядом и все время молчит: и когда они встают в очередь, и когда выбирают еду. Когда надо отметить карточку пилотов на кассе, он застывает, но Саша цепко наблюдает за ним и тут же легко касается его рукой; этого хватает, и никто ничего не замечает. Или ей хочется так верить.
«Выкарабкаемся. И нас не отстранят».
После обеда Кайдановские идут в ангар к Черной Альфе. Сашка чувствует, что это хорошая идея, хотя муж молчит. И тогда она просто распрямляет плечи, и краем глаза видит — чувствует — что Леша рядом выпрямляется тоже, они словно по-прежнему в дрифте, по-прежнему в Егере, и ее ощущения мешаются с его.
Они идут по коридорам базы, и с ними по-прежнему здороваются, но не так, как раньше. Что-то изменилось. «Хватит параноить», - прикрикивает она на себя, но помогает не очень.
Они входят в ангар, и именно здесь она наконец понимает, что не так, как раньше. Вокруг них постоянное пустое пространство. Раньше к Лешке совались все, от старших механиков смены до ребят из исследовательского центра, ругались, хохотали, требовали подписи, обсуждали… Корпус был и оставался армией, и ее мужики принимали и уважали, но своим здесь все же был прежде всего Лешка. Сейчас механики смотрят на них из люлек, прицепленных к Альфе, молчат и отводят глаза.
Альфа темнеет мертвым металлом. Реактор заглушили почти сразу, как их вытащили, так ей сказал Коробков, их оператор. Очень сильный гост-дрифтинг — он возникал у них и раньше, особенно после боевых миссий, но настолько чудовищным еще не был ни разу. Она понимает, что это было естественным и правильным решением, но егерь кажется мертвым — и от этого холодеют пальцы и колет сердце. Она не знает, ее это эмоции или мужа.
— Лешка, — окликают их сзади, но Лешка молча смотрит на громаду егеря, не реагируя, и оборачивается Саша.
Стоящий позади Малышкин секунду кажется растерянным, но быстро собирается и говорит обыденно:
— Пошли, пройдемся. Расскажу, как именно вы его в очередной раз раздолбали…
Они подходят к Альфе, поднимаются вдоль огромного корпуса, и Малышкин показывает следы свежей сварки, рассказывает про обновленную систему связи — более мощную и устойчивую, ту самую, которую им не успели поставить перед Щитоносым…
Лешка наконец отводит взгляд на егеря, смотрит на Сашку, и она спрашивает:
— Когда запуск реактора?
— Завтра, — говорит Малышкин.
— Хорошо, — говорит Сашка одновременно за них обоих, и Лешка смотрит с одобрительным прищуром.
Судя по швам сварки, пилотскую кабину вскрывали сразу же в нескольких местах. Леша подходит к ней первым, проводит рукой по свежему металлу.
— Механизмы люков как раз за сегодня закончим, — говорит ему Малышкин. Лешка не отвечает, и Малышкин беспомощно смотрит на Сашу.
Она делает глубокий вдох.
— Хорошо. Спасибо.

* * *

Тем же вечером она смотрит на себя в зеркало. Ее раздражает ее седина, и бледное лицо, и…
Лешка поседел в абсолютно белый цвет, а ее седина — грязно серая, отдельными прядями. «Жалкое зрелище. Душераздирающее зрелище», — передразнивает она про себя ослика из мультфильма. «Какого черта, хватит людей пугать», — думает она.
Потому что пилоты егерей не могут быть седыми и немыми. Пилоты егерей не могут быть жертвами.
Она идет в госпиталь.
Ленка Соколова, заведующая радиационным отделением, выслушивает ее и смотрит с прищуром:
— У меня есть пара идея… Пойдем.
В своей каюте Лена роется в шкафу и вытаскивает несколько коробок. Уже на пороге ванной приостанавливается:
— Сашка, слушай… Вообще-то, обычно считается, что это делается для удовольствия. А не в качестве… военной необходимости. Ты хоть скажи, тебе… не знаю, нравится то, что я предложила?
— Мне нравится, что мы перестанем быть главным объектом жалости всей базы, — шипит Кайдановская.
— Тоже причина, — помедлив, отзывается Соколова.
Спустя час результат Сашку… устраивает. И по эффекту, и по затратам времени и сил. Ленка смотрит внимательно и говорит:
— Если уж совсем по уму, тебе нужна сюда ярко-красная помада.
Кайдановская не выдерживает:
— Да брось, какая, к черту, помада? Сотрется же.
— О, — Ленка хмыкает и выходит. Она возвращается через несколько минут, в руках — пара одинаковых тюбиков:
— Я купила по случаю, уже когда ничего не было, думала — ну пусть хоть что-то. Состав вроде безопасный, хотя судя по тому, как въедается и держится, делала наша оборонка, не меньше. А цвет тебе пойдет, попробуй.
Сашка пробует, и ей неожиданно нравится: ярко-красный вызывающий цвет — то, что надо.
Она входит в каюту, и Лешка оборачивается ей навстречу. Смотрит внимательно, но остается неподвижным, пока она не подходит вплотную. Тогда он поднимает руку, ерошит ее волосы, и Сашка тянется ему навстречу, впервые чувствуя — еще не тепло, но уже оттепель.

* * *

На медкомиссии спустя две недели Лешка молчит почти вызывающе. Но на их нейросинхронизации шкалит все приборы, и комиссия принимает решение единогласно, — расскажет им тем же вечером Коробков.
Кайдановские будут сидеть на огромном плече Альфы, снизу будет кипеть обычная жизнь ангара: будет ругаться Малышкин, и размахивать бумагами Колесов из военной приемки, и будут лететь искры, и Сашка будет думать, что слова действительно неважны, неважны буквально, потому что здесь, сейчас они по-настоящему вместе. И Лешка согласно облапит ее за плечи, прижимая ее к себе.
До их шестого кайдзю, Глянцеспинки, остается еще два месяца.